Петр привез из-за границы Буржуа, великана гигантского роста — 2 метра 27 сантиметров. Петру нравилось, когда великан стоял на запятках его кареты. После смерти Буржуа его скелет, кожу и отдельные органы отдали в Кунсткамеру, где они хранятся и поныне.

Петр был добр со своими монстрами, любил угощать их сладостями, уроды отвечали ему преданностью. Были среди них и слабоумные существа, совсем неспособные на общение и чувства — от них, как правило, избавлялись родственники, передав на попечение казны, тем более что за своих уродов, являвшихся обузой в хозяйстве, можно было еще и денег получить. Слух о том, что на никчемных можно заработать, распространился по России быстрее указа царского.

А уродов все везли, и везли, и везли…

Так что в Кунсткамере места не оставалось. И встал вопрос о постройке для них специального дома. Петр хотел денег не пожалеть и выстроить им дворец, но денег в казне лишних не нашлось, да и места бы в одном дворце всем не хватило, поэтому живых уродов стали расселять по городу в разные районы.

В Кунсткамере же остались Фома, Яков и Степан, работавшие тут же кочегарами, а когда приходили посетители, и представлявшиеся живыми экспонатами — им это дюже нравилось. Особенно же работа экспонатом нравилось Фоме, карапету 126 сантиметров роста; на руках и на ногах у него было всего по два пальца, похожих на клешни рака.

Петербург расстраивался, приобретая свое великолепие, в него съезжались таланты и уроды со всего света, вкладывая в город какой-то свой, особенный дух, придавая великому городу своеобразие.

Оттого Герцен писал: «В судьбе Петербурга есть что-то трагическое, мрачное и величественное». Эта его мысль перекликается со строками Александра Блока: «Петербург — самый страшный, зовущий и молодящий кровь из европейских городов». Еще бы! Ведь Петру удалось вложить в него то, чего нет у других европейских городов — душу. Душу уродливую, душу иную.

Еще десять лет после смерти Петра работал его указ, и уроды исправно поступали в Санкт-Петербург.

При Екатерине приток уродов и их финансирование постепенно иссякли, и новых уже не поступало. Но основное было сделано — Петербург все уже получил.

Что же касается тайны бальзамирования, о которой велись переговоры у Петра Великого и главного слуги Рюйша Гуго, существует предположение, высказанное доктором Бакменстером, что Рюйш якобы открыл секрет Петру Первому, прося держать это в тайне. Но предположение это само по себе абсурдно, как мы видим из писем Рюйша, да и по самому складу его характера: он был не склонен к такого рода дорогим подаркам. Поэтому, скорее всего, Гуго все-таки продал Петру Первому секрет, который просил держать в строгой тайне вплоть до смерти его хозяина, что Петр и выполнил. Как известно, Петр перед кончиной сообщил переданный Гуго секрет своему архиятеру (главному врачу) Блюментросту, тот, в свою очередь — хранителю Библиотеки Академии наук и Кунсткамеры Иоганну Шумахеру. Шумахер передал его доктору Ригеру, который после смерти Рюйша в 1743 году опубликовал его в первом томе «Introductio naturalium». Ригер писал, что Рюйш для консервации разводил спирт на 1/3 водой и перегонял его с некоторым количеством перца. Известный доктор Бер отмечает, что способ консервации в разведенном спирте известен всякому анатому. Следовательно, секрет был открыт, да не тот, и, судя по всему, хитрый Гуго надул российского царя, продав ему известный всем способ консервации трупов, а не бальзамирования. Но к тому времени, когда мошенничество открылось, и Петр Великий, и Фредерик Рюйш, и сам Гуго давно были в могиле.

Сохранилось также письмо Арескина к неизвестному графу д'Озамбре, в котором он пишет: «Чтобы избавиться от докучливых просьб одного знатного господина, занимающегося натуральной историею, но совершенного невежды, сообщил ему… выдуманный рецепт жидкости, выдав ее за знаменитый состав Рюйша».

Так что много ходило всяких рецептов уникального состава. Но слухи о том, что рецепт бальзамирования все-таки не утерян, были устойчивы.

Глава 24

САСИПАТРОВЫ

— Стой смирно, козел, застрелю, — прошепелявил снова дефективный.

Длинный в халате подошел и приставил пистолет ко лбу обливающегося холодным потом Антона.

— Ну что, думал, мы тебя не расколем, думал, мы двойного агента не распознаем? — шипел длинный, пристально глядя в глаза Антону.

— Я никакой не агент, — прошептал он. Никогда Антон не мог даже себе представить, что приставленное ко лбу холодное дуло пистолета может произвести на него такое сильное деморализующее впечатление.

Длинный убрал от его лба пистолет и, ощупав его карманы, достал складной нож.

— Больше оружия нет? — спросил он спокойным голосом.

Антон нашел в себе силы только помотать головой.

— Ладно тогда. — Длинный сунул пистолет в карман халата и вернулся в кресло.

Маленький тоже убрал пистолет.

— Ну садись, что ли, — предложил длинный, указывая на другое кресло.

Эти люди определенно желали довести Антона до инфаркта — как только они уже не издевались над ним сегодня! Но и это, возможно, было еще не все. Антон на ватных ногах подошел к креслу, сел.

— Значит так, давай рассказывай о том, что знаешь, — сказал маленький, садясь на диван, стоявший на довольно значительном расстоянии от кресел, на которых сидели длинный и Антон.

— Нет, ты, Кердык, опять вперед забегаешь. Пусть человек о себе сначала расскажет: кто он, как зовут, — перебил длинный. — Меня зовут Владлен Иванович, а это Кердык Иванович. Запомнил?

— Запомнил, — сказал Антон. — Короче, у меня друга в мумию превратили… — проигнорировав предложение рассказать о себе, сразу перешел он к делу.

И Антон рассказал хозяевам квартиры все по порядку, как Максим убил свою бабушку в детстве, как недавно увидел ее в музее восковых фигур, как Антон обнаружил на ее голове пробоину и как они ворвались в музей и украли висельника.

Длинный с маленьким слушали не перебивая, с большим интересом, и когда Антон рассказал, что сегодня увидел своего друга в музее в виде мумии, оба вдруг вскочили с мест и, заложив руки за спину, стали ходить мимо Антона взад-вперед по комнате. Что-то напомнило Антону это неутомимое, целеустремленное расхаживание, но он не мог вспомнить, что.

— Вот сволочь такой! — вдруг воскликнул Владлен Иванович. — Это он, значит, и за живых взялся!

Кердык Иванович ничего не говорил, а ходил молча. Успокоились они одновременно — как по команде уселись на свои места и уставились на Антона. Он понял, что от него ждут продолжения.

— А собственно все, после этого я вам позвонил.

— Ну, значит, так, — заговорил Владлен Иванович. — Ты, значит, идеалист… или как?

— Да я не знаю, я студент, — признался Антон.

— Тогда ясно, — сказал со своего дивана Кердык Иванович.

— Значит, послушай меня внимательно, — начал Владлен Иванович, пристально глядя в глаза Антону; наверное, взгляд этот можно было назвать страшным, если бы за сегодняшний вечер Антон не перенес столько стрессов, что на все остальное ему было наплевать. Владлен Иванович раскурил трубку и, пустив громадное облако дыма; указал на портрет на стене, на котором был изображен урод с клешнями. — Это наш прапрапрадед Фома.

— Да! — с пафосом подтвердил с дивана Кердык Иванович.

— Он один из первых жителей Петербурга, от него и пошел наш многочисленный род Сасипатровых.

— Да! — подтвердил Кердык Иванович.

— Он знал самого Петра Первого, и Петр очень уважал его и считал одним из лучших своих подданных. Фома прожил длинную и интересную жизнь, у него было множество потомков. Говорили, что он знал самого Рюйша. Ты знаешь, кто это такой? — строго посмотрел на Антона Владлен Иванович.

— Нет.

— Это анатом, — встрял со своего места Кердык Иванович, он еще хотел что-то добавить, но Владлен Иванович на него строго посмотрел, и тот замолчал.